Сломленный принц - Страница 31

Элла обнимает себя за живот – старается удержать что-то в себе и отгородиться от меня. Я понимаю только одно: ей плохо. Я протягиваю к ней руку, но она отшатывается, словно даже мысль о моем прикосновении уже может причинить боль.

Черт, ей так плохо, и это моих рук дело.

– Я видел… и вижу… вижу тебя, – шепчу я.

Она не слушает.

– И я подумала: я не оставлю его в покое. Рано или поздно я смогу сломить его сопротивление, убедить его, что мы – это прекрасная сказка. Но оказалось, что я ошиблась. Мы ничто. Мы дым – зыбкий и бессмысленный, – она щелкает пальцами в воздухе. – Наши отношения даже трагедией не назовешь. Они тоже ничто, даже меньше.

Ее слова больно ранят в самое сердце. Элла права. Нужно бы уйти, но я не могу. Я вижу, как ей больно, а значит, она нуждается во мне. Только трус отступил бы сейчас. Я стал причиной ее страданий и помогу ей справиться с ними, если она даст мне шанс.

Я делаю глубокий вдох.

– У меня есть два пути. Я могу уйти. А могу бороться за тебя. Догадайся, какой я выберу?

Элла молча смотрит на меня, а я продолжаю.

– Я облажался. Мне надо было сказать тебе правду с самого начала. Той ночью Брук рассказала мне, что беременна. Я запаниковал. Перестал соображать. Пытался побыстрее найти выход, и такой, чтобы ты ничего не узнала. Мне было стыдно. Понимаешь? Стыдно. Это ты хотела услышать?

Ее губы изгибаются.

– Знаешь, кто я? Я – та глупая девчонка из фильмов ужасов. Ты сделал из меня такую девицу, – она обвиняющим жестом показывает на меня пальцем. – Я бегу обратно в дом, где меня поджидает парень с ножом. Ты предупреждал меня. Снова и снова. Говорил мне держаться подальше. Но я не слушала. Думала, что знаю все лучше.

– Я был неправ. Нам нельзя друг без друга. Мы не можем друг без друга. И мы оба это чувствуем.

Я подхожу к ней и останавливаюсь так близко, что кончики моих пальцев на ногах касаются ее. И одним резким движением притягиваю ее к себе. Ох, черт! Как здорово ощущать ее тело в своих объятиях! Мне хочется запустить пальцы в ее волосы и зацеловать до беспамятства. Но Элла поднимает на меня горящие яростью глаза.

– Не трогай меня, – рявкает она. – Я лучше умру, чем…

Я закрываю ей рот ладонью и предупреждаю:

– Не говори того, о чем пожалеешь. Не говори того, что отвернет нас друг от друга.

Элла бьет меня по лицу. От удара моя голова дергается вправо, но я не отпускаю ее. Ее глаза полыхают, плечи дрожат. Готов поспорить, что сейчас выгляжу таким же сумасшедшим и потерявшим всякий контроль, как она.

– Чего ты хочешь от меня? Только скажи – и я сделаю. Хочешь, встану на колени? Буду целовать тебе ноги?

– Нет уж, сохрани свою гордость, – презрительно отвечает Элла. – Хоть что-то будет согревать тебя по ночам. Хотя постой, у тебя ведь есть Брук.

Она с силой толкает меня в грудь и, рывком открыв дверь, убегает прочь прежде, чем я успеваю что-либо сделать.

В коридоре стоят папа и Брук. Папа смотрит на удаляющуюся Эллу, а затем, сузив глаза, на меня. Брук широко улыбается.

В ярости я обхожу их и направляюсь на поиски Гида. Может быть, он даст ответы на мои вопросы. И, кроме того, пока что он – единственный из всех братьев, кто еще разговаривает со мной.

Гидеон стоит на каменистом кряже, отделяющем нашу лужайку от клочка песка, который мы зовем пляжем. Холодные и темные воды Атлантического океана освещает лишь наполовину скрытая тучами луна.

Не поворачиваясь ко мне лицом, он спрашивает:

– Это твой ребенок?

– Почему вы так считаете?

– Любой, кто знал о том, что ты переспал с Брук, подумает, что это твой ребенок, верно?

– Он не мой, – я провожу рукой по волосам. – Я не прикасался к ней больше шести месяцев. Со Дня святого Патрика, когда мы напились, помнишь? Я вырубился у себя наверху. Она забралась на меня. Я мало помню о той ночи. Помню, как проснулся голым и она лежала рядом. Папа был на улице, звал нас на ужин. Я собирался рассказать ему. Тем же вечером. Но струсил.

Гидеон молчит, продолжая смотреть на воду.

– Я привык думать, что это Дина и Брук пытаются разрушить нашу семью, но теперь считаю, что это мы сами. Мы убиваем ее. Я не знаю, что сделать, чтобы все исправить, Гид. Скажи мне. – Помоги мне. Но он по-прежнему молчит, и я опять предпринимаю отчаянную попытку наладить связь между нами. – Помнишь, мама читала нам «Швейцарскую семью Робинзонов», а мы бродили по берегу в поисках идеальной пещеры, в которой могли бы жить? Все пятеро. Мы собирались убить кита, есть ягоды, сделать себе одежду из испанского мха и водорослей.

– Мы уже не дети.

– Знаю, но это не значит, что мы больше не семья.

– Ты хотел уехать, – напоминает он мне. – Ты, мать твою, только об этом и говорил. О том, чтобы убраться отсюда. А теперь, потому что здесь Элла, ты думаешь, что можно и остаться, да? И это ты называешь верностью семье?

Он спрыгивает на песок, ночной мрак проглатывает его, и я остаюсь один на один со своими печальными мыслями.

Никто не заставлял меня спать с Брук. Я сам принял это решение. Я испытал извращенное чувство удовлетворения, буквально взяв Брук и фигурально засунув этот факт отцу в зад.

Я хотел причинить ему боль. Он заслуживал этого после всего, что сделал с нашей семьей. Извел маму своими изменами и ложью. Чувствую, что ложь была самым худшим. Может, если бы он постоянно не божился в том, что не имел никакого отношения к развлечениям Стива в борделях по всему миру, с девицами из эскорта, моделями, актрисами, которых они легко покупали за свои миллионы, мама бы просто ушла от него.

А если бы она ушла, то, наверное, была бы жива и по сей день. Но она мертва. Папины пренебрежение и измены убили ее так же, как таблетки, которые она приняла той ночью.